В Российской Федерации внезапно обнаружились русские. Об этом неопровержимо свидетельствует новая редакция концепции Государственной национальной политики, которая будет предложена президенту, не так давно назвавшему себя самым эффективным националистом страны.
«Российское государство складывалось как единение народов, системообразующим ядром которого исторически выступал русский народ, – говорится в новом документе. – Объединяет современное российское общество единый культурный (цивилизационный) код, основанный на сохранении и развитии русской культуры и языка, историко-культурного наследия всех народов России».
В нем же ставится задача по «этнокультурному развитию русского народа» и «укреплению статуса русского языка как государственного». Среди значимых угроз называются такие, как «гиперболизация региональных интересов и сепаратизм, в том числе за счет поддержки из-за рубежа», незаконная миграция и несовершенство системы адаптации мигрантов, формирование замкнутых этнических анклавов, отток русского населения из регионов Северного Кавказа, Сибири и Дальнего Востока.
Можно только надеяться, что данный проект по пути к президентской подписи не растеряет эти формулировки, наоборот, они будут заточены для лучшего понимания всеми (и прежде всего чиновниками, проводящими нацполитику на местах) простой истины: без русских никакой России не будет. Чтобы была Россия, нужны русские, нужно, чтобы русских было больше и чтобы мы становились все более русскими – народом с глубоким и гордым историческим самосознанием и уверенностью в собственных силах. Необходимо, как выражался некогда министр просвещения граф Уваров, «развить русскую национальность на истинных ее началах и тем поставить ее центром государственного быта и нравственной образованности».
Напротив, путь к гибели страны – делать так, чтобы русские ощущали себя гонимым и угнетаемым меньшинством, испытывали желание сесть на трактор и «сбежать из России», причем не в Хабаровск, а гораздо дальше.
В том, что у части русских граждан появились соответствующие настроения, виноваты и власть, десятилетия сводившая единство России к тому, чтобы «не обижать гордые народы», и многие русские националисты, которые вцепились в психологию меньшинства и начали ее культивировать, и медиа, с яростью отрицавшие само существование русских – все-то у нас чужое, все-то у нас некузявое, и даже русских как таковых нет, русский – это не существительное, а прилагательное.
Иногда эту несусветную дичь в приступе национального самоедства повторяли даже некоторые мыслители-патриоты. «Одной из черт русского характера является способность к самой жесткой самокритике. В этом отношении мы, пожалуй, превосходим кого угодно», – отмечал известный литературовед-евразиец В. В. Кожинов. Он объяснил это тем, что «русские называют себя именем прилагательным, т. е. есть определенная неуверенность, поскольку русские предстают не столько как нация, сколько как некое скрепляющее огромный субконтинент начало». Тем самым публицист (впрочем, не он первый и не он последний) дал наглядный урок той самой неуверенности и чрезмерной национальной самопривередливости и самокритики, о которых говорил.
Их первопричина, конечно, не в мнимой «прилагательности», а стало быть, и расплывчатости русской национальной идентичности.
На пути к существительному
Именем народа, создавшего Русское государство, первые несколько столетий его истории было «русь» (правильное единственное число – «русин»). Прилагательное же «руский» использовалось как определение при том или ином существительном – «язык» (в смысле народ, gens), «земля», «князь», «люди», «послы», «закон», «власть», «род», «волость», «сторона/страна», «град», «митрополия», «море», «ладьи», «имя», «челядин», «сыны», «вои», «полки», «праздник», «познание», «устремление» – все это в древнерусской словесности XI века определяется как «руское» (второе «с» появилось под западным влиянием лишь в XVII веке).
Это словоупотребление было единственной нормой русского литературного языка до петровских реформ, распространяясь и на любые другие этнонимы – «немецкие люди», «литовские люди», «персидские люди», «турецкие люди». «Эллипсис», как выражаются лингвисты, то есть опущение слова «люди» и субстантивация прилагательного «русский», начинает намечаться лишь в середине XVII века, и первоначально его можно объяснить усталостью писца от тавтологий.
По всей видимости, первый случай употребления субстантивированного прилагательного «русский» находится в Соборном уложении 1649 года:
«Полонянки, которые выданы замуж за русских… велено жить им на воле, где кто похочет». Однако настоящий лингвистический сдвиг относится к петровской эпохе, когда русский язык подвергается мощнейшему воздействию западноевропейских (прежде всего немецкого) языков. Тогда-то вместо существительных с определением «русский» и форм «русь», «русин» и т. д. начинает употребляться в качестве этнонима субстантивированное прилагательное «русский», причем до начала ХIХ века в качестве явления низкого штиля оно соперничает со славянизмом высокого штиля «россиянин».
Характерно, что в статье «О любви к отечеству и народной гордости» Карамзин последовательно пользуется словом «русский» как субстантивом, а в «Записке о древней и новой России» и «Истории» все больше места занимают «россияне», но до конца «русских» все же не вытесняют.
Невозможно объяснять стародавнюю русскую склонность к самоедству таким относительного новым языковым явлением, как употребление в качестве этнонима «прилагательного». Напротив, напористое «русский» становится в XIX–XX веках знаменем именно национального образа мысли, символом националистического направления, обозначающего само себя как «русское воззрение», «русское направление», «истинно русские», «русская партия».
Если уж в чем и искать причины въедливой русской самокритики, так это в русской интеллигенции, которая единственная и является ее носителем (в простом народе, если считать выражением его воззрений пословицы, былины и исторические песни, никакого национального самоедства мы не заметим). И связана эта черта прежде всего с тем, что наша интеллигенция не считает и не хотела бы считать прилагательное «русский» себя определяющим. Часть нашей интеллигенции хотела и хочет быть иностранной – общечеловечески-космополитической или же связанной с тем или иным конкретным (но не русским) народом.
Есть в чем упрекнуть не только либералов, но и некоторых националистов. Они зачастую хотели бы возвести себя в положение «конструирующей» нации, а потому иногда отрицают историческое бытие русской нации, чтобы такая «мелочь», как тысячелетнее здание русской народности, государственности и веры, не мешало бы на площадке «нацбилдинга».
Парадоксальным образом тысячелетняя русская нация и более чем двухсотлетняя история сознательного русского национализма «современного» образца остаются среди этого праздника самопоедания убогим сиротой. Поэтому следует еще раз повторить некоторые вещи, которые мне лично представляются самоочевидными.
Русская нация существует
Русская нация входит в число старейших наций Европы, перечисляемых в любом мало-мальски серьезном исследовании истории наций и национализма. «Старыми нациями Европы в 1789 году были на западе – англичане, шотландцы, французы, голландцы, кастильцы и португальцы; на севере – датчане и шведы; и на востоке – венгры, поляки и русские», – писал в 1977 году британский исследователь Хью Сетон-Уотсон.
Русская националистическая мысль как минимум не младше немецкой. Ее первый развернутый манифест, упомянутая выше статья Карамзина «О любви к Отечеству и народной гордости» с ее знаменитым «русский должен знать цену свою», относится к 1802 году, не будучи, разумеется, первым выражением сознательного русского национального чувства. Традиция русского интеллектуального национализма насчитывает десятки имен крупнейших мыслителей, писателей, поэтов.
Понятие «русские» обозначает обширное уже в древности (тем более сегодня) сообщество людей, связанных общностью происхождения, языка, самосознания и долговременным единством политической судьбы (если не всегда актуальным, то всегда чаемым этой общностью).
Понятием русской нации охватывается не только этнографическая группа великороссов, но все восточные славяне. Группы малороссов и белорусов имели особенности в своем политическом и языковом развитии, но до начала эпохи политического конструирования наций в ХХ веке не порывали с самосознанием русского единства (или, по крайней мере, триединства), да и сейчас этот разрыв является во многом искусственным и насильственным.
Слово «Русь» появляется в исторических источниках IX века, а уже в середине XI века относится к обширной надплеменной исторической, культурной и политической общности, к которой прилагаются понятия «земля», «люди», «язык», «власть». Нет никаких оснований отказывать этой общности в имени «нации», по крайней мере в том смысле, который вкладывается в него авторами, говорящими о «нациях до национализма».
«Россия является старейшим национальным государством Европы», – отмечал выдающийся русский публицист и политический мыслитель И. Л. Солоневич.
Русская нация появляется на историческом поприще одновременно с большинством других христианских наций Европы. Если посмотреть на карту континента X–XI веков, в большинстве своем мы увидим на ней те же страны и народы, что и сегодня, за очень и очень немногими исключениями. Англия, Франция, Польша, Чехия, Венгрия, Дания, Швеция, Норвегия, Сербия, Хорватия, Болгария, Португалия появились на карте именно в этот период. В составе Священной Римской империи оформились королевства Германия и Италия, хотя и не достигавшие настоящего политического единства. На севере Иберийского полуострова христиане Леона и Кастилии вели реконкисту у мавров, подготавливая появление Испании. Это был период «великого происхождения народов», и русская нация явилась на свет именно в этот момент.
Ни в один из периодов своей истории русские не теряли память о своей общности и не забывали ее имя. Ни в период так называемой раздробленности, ни в эпоху монгольского завоевания представления о русской земле, русском единстве и общерусском деле не исчезали полностью. «Да устроится русская земля и да будет в ней справедливость», – высказывает свою сокровенную мечту тверской купец Афанасий сын Никитин, затерявшийся за тремя морями, в песках и горах Востока.
Успешное формирование в XV–XVI веках централизованного государства – России – было связано с тем, что оно с самого начала выступало в качестве раннего национального государства, соединяющего национальную общность под единой властью и формирующего ее политические, культурные и экономические институты.
Когда Иван III требовал земли Западной Руси, захваченные Литвой (в частности, Киев), он подчеркивал, что требует назад русскую землю по праву русского государя: «Русская земля вся с Божьей волею из старины от наших прародителей наша отчина; и нам ныне своей отчины жаль, а их отчина Лятская земля да Литовская».
Русское самосознание при строительстве государства было чрезвычайно важным фактором. Францию столетиями приходилось собирать из разнородных кусков, а Иван III и Василий III за полвека собрали все русские земли за пределами Литвы – и в них не обнаружилось никакого сепаратизма. Всего 70 лет спустя после присоединения к Московскому государству Псков выдерживает осаду Стефаном Баторием, ощущая себя как органичная часть единого Русского государства. Ни в ходе Ливонской войны, ни в ходе Смуты Новгород не пытается воспользоваться возможностью для сепаратистских поползновений – новгородская измена очевидно коренится лишь в воспаленном тираническом мозгу Ивана IV. Нередкие в этих городах городские восстания никогда не носят сепаратистской окраски, свидетельствуя, что полисное начало в них укоренилось куда глубже, чем сепаратно-государственное.
В начале XVII века русская нация доказала, что не только существует, но и способна к самостоятельным организованным действиям даже в отсутствие монарха-суверена. Русские общины смогли восстановить государственность и монархию в условиях политического распада, и эта борьба осознавалась как борьба за национальное, а не только за государственное начало. Как писали в 1611 году в Москву из осажденного Смоленска:
«В то время на Москве русские люди возрадовались и стали меж себя говорить, как бы во всей земле всем людям соединитись и стати против литовских людей, чтобы литовские люди из всее земли Московские вышли все до одново».
Русской нации, синтезировав славянские бытовые и византийские религиозно-гуманитарные начала, удалось выработать оригинальную культуру и достаточно развитую цивилизацию, занявшую место среди других цивилизаций, подвергаясь их интенсивному влиянию, но не поглощаясь ими.
Проблемы развитию русской нации создала культурная псевдоморфоза XVII–XVIII веков, связанная с церковным расколом, принятием русской монархией и дворянством западной культуры и фактическим порабощением русского крестьянства. Нация оказалась культурно расколота.
В то же время не следует преувеличивать степень этого раскола – абсолютизм XVIII века во всех без исключения странах Европы создавал тенденции, противоречившие национализму. В XIX же веке и самодержавие, и дворянство, и все образованные слои стремительно национализировались, создав в короткий срок одну из самых высокоразвитых национальных культур Европы. Из раннего национального государства Россия трансформировалась в империю, которая, однако, все более приобретала характер национальной империи.
Граф Уваров, один из творцов русской национальной политики, писал императору Николаю I, подводя итоги 16 годам управления министерством народного просвещения:
«Новое поколение лучше знает русское и по-русски, чем поколение наше».
Не следует поддаваться пропагандистским штампам антимонархической публицистики, которая представляла династию Романовых как «немцев на престоле». Даже самый космополитичный из русских царей XIX века Александр I в конечном счете закончил жизнь простым русским мужиком – святым старцем (в чем не сомневается почти никто из серьезных исследователей александровской эпохи).
Зачастую чтобы представить Романовых немцами, приходится идти на откровенный подлог, такой как якобы сказанная Николаем I фраза: «Русские дворяне служат государству, немецкие служат нам». Нет никаких документальных источников этой фразы старше советской публицистической брошюры историка А. Е. Преснякова, изданной в 1925 году. На самом деле император говорил прямо противоположное: «Я сам служу не себе, а вам всем». Если Николай I за что и гневался на публициста Юрия Самарина, писавшего против засилия немцев, то за создаваемое у читателей впечатление, что монархия недостаточно верна национальным интересам русского народа, с чем император был категорически не согласен. А внук его, Александр III, и вовсе получил прозвание «русификатора всея Руси».
«Я предлагаю Минина расплавить»
Социальный кризис ХХ века нанес русской нации катастрофический ущерб, уничтожив или изгнав значительную часть национальной интеллигенции, обладавшей наиболее развитым национальным самосознанием. В течение длительного времени русское во всех его проявлениях подвергалось преследованию или искажению.
«Я предлагаю Минина расплавить», – писал один пролетарский поэт. Тем временем другие безродные чиновники приказывали разрушать монументы на Бородинском поле как не имеющие художественной ценности, а в Севастополе демонтировали адмирала Нахимова за то, что его вид оскорблял турецких моряков.
Большевистский нарком Чичерин гордился усилиями в деле расчленения России: «Мы отдали Эстонии чисто русский кусочек, мы отдали Финляндии Печенгу, где население этого упорно не хотело, мы не спрашивали Латгалию при передаче ее Латвии, мы отдали чисто белорусские земли Польше. Это все связано с тем, что при нынешнем общем положении, при борьбе Советской Республики с капиталистическим окружением верховным принципом является самосохранение Советской Республики как цитадели революции… Мы руководствуемся не национализмом, но интересами мировой революции».
Самые ужасные последствия имело внутреннее расчленение России на республики и автономии, сопровождавшееся украинизацией, белорусизацией и превращением русских в как бы «гостей» в Казахстане, Татарстане, Башкирии, Якутии и т. д. Все хорошо знают, какие последствия это имело в 1991 году (а могло бы иметь еще худшие, если бы ГКЧП не сорвал принятие союзного договора, возводившего автономии на статус союзных республик).
Несмотря на все это, русское национальное сознание продолжало развиваться даже в советский период, сохранив более высокий тонус, чем национальное сознание многих наций Запада. Очень помогла война, в которой власть вынуждена была обратиться к русскому патриотизму. Свою роль сыграли ранние брежневские годы, когда власть разрешила некоторые формы национального культурного возрождения.
Ввиду запрета на имперское русское начало убежищем национального самосознания стала Древняя Русь. Люди с небывалым прилежанием изучали древнерусскую литературу и иконы, ездили по Золотому кольцу. Фотография храма Покрова на Нерли появилась едва ли не в каждом русском доме как символ русского этнического начала.
Именно поэтому, когда обвал начала 1990-х сотряс все и вся, русские все-таки выжили как целое, хотя разгул русофобии в СМИ был таким, что, казалось, нация должна умереть от бессилия и стыда – или распасться на части. Многие тогда подбрасывали такую идею, что никаких русских нет, это «прилагательное», а надо быть казаками, поморами, сибиряками – и так вплоть до вятичей и мери.
По счастью, этот период самопоедания и саморастворения мы, кажется, пережили. Но радоваться пока что особо нечему.
На сегодняшний момент русские оказались в трагическом положении расколотой нации. Расколотой не только административными границами советских республик, которые вдруг стали международными, но и в смысле этнополитологической номенклатуры. Во многих нацреспубликах в составе РФ русские (притом что составляют либо большинство, либо вторую по численности этническую группу) фактически на положении гостей – непрерывно дискриминируемых, третируемых, принуждаемых к изучению чужих для себя языков. А когда прорывается возмущение, нам говорят: «Не смейте обижать гордые народы» (получается, русских обижать в этой логике можно, мы не гордые). Все это грозило большой бедой.
Теперь мы явно начинаем приходить в себя. Во-первых, внешнее давление заставляет сплачиваться.
Во-вторых, внешний пример показывает, до какого ужаса доходят страны (самые демократичные и с самым прекрасным уровнем жизни), если утрачивают национальное начало. Вспомним недавний случай, когда в Марселе отказались назвать улицу в честь погибшего при теракте полицейского-француза, так как это может «обидеть новых граждан страны».
В-третьих, в современном мире антиглобализм, национализм, «идентитаризм» (новомодное слово, означающее приверженность собственной цивилизационной идентичности) все-таки входят в силу. Сегодня быть всетолерантным общечеловеком уже малость немодно. Вопрос состоит только в том, станет ли человек приверженцем своей традиции или какой-то чужой (например, уедет воевать под черным знаменем в песках).
Быть собой для современного государства и современной нации – это единственная возможность выжить, не прекратить существование вовсе. И очень хорошо, что понимание этого просыпается.
Егор Холмогоров
- 1864 просмотра